Когда я был маленьким, я слушал рассказы дедушки и думал, что он рассказывает мне сказки. Только он знал о вздутых животах. Бабушка умерла в другой местности. Захваченный рассказами дедушки, я не замечал отчаяния своих родных. Меня не научили, что такое голод. Хотя самому казалось тогда, что был всегда голодным. Дедушка умер в селе с красными пятнами. И колосья опадали каждый день, чтобы гнить каждую ночь. Дедушка настаивал называть их людьми, но я ему не верил. Моя родина была настолько богата колосьями, поэтому, чтобы не рассказывал дедушка, я чувствовал сказочное преувеличение. Когда я пошел в армию, услышал эту же сказку. Это рассказывали всем молодым. Единственная разница, что это была та же сказка. Менялись только заголовки: голод для одних, пропаганда для других. Наконец, я задавался вопросом, что же произошло с колосьями? Срезали ли их стальные руки, или сгнили сами по себе? Тогда я начал поиски сказок дедушки. Я хотел узнать о вздутых животах и повешеных телах. Никто не мог помочь моему прошлому. Я должен был заняться будущим, чтобы не забыть. Для меня все было безымянным в начале. Так я думал. Но через поиски я узнавал все больше и больше о сказках дедушки. Его сказки были полны неизвестными именами. Однако, постепенно я определял их местонахождение. Сверял информацию, чтобы опровергнуть его рассказы. Но реальность сопротивлялась моим попыткам. Я смог прочитать рукописные письма отчаявшихся людей, которым оставалось лишь несколько дней жизни. Наконец, я увидел безымянных солдат моего дедушки. И плакал над письмами их жен. Впервые я увидел их со вздутыми животами. Колосья уже не были фантазией. Женщины были беременными, но от голода. Они уже никогда не родят детей, только смерть. Все эти люди имели имена и жизни. И сейчас постепенно, через мои поиски я снова получал память. Я решил, что никогда не погибнет их память. Что верну их жизни в нашей памяти. Только признание может осудить варварство системы,что скосило колосья моей юности, вздуло животы моих родных голодом, заставило несчастных повеситься от отчаяния. Память моего дедушки уже жила во мне, и я чувствовал ее раны, как свои собственные. Я должен был писать, чтобы не забылось, я должен был осудить, чтобы они наконец могли с достоинством пройти свою смерть. Так родилась легенда человеческого достоинства вздутых животов.